— 51 —
очь темнела. Наши дневные дела были кончены. Мы думали, что последний гость прибыл на ночлег, и все двери в селении были заперты. Только некоторые говорили: – "Царь должен придти". – Мы смеялись и отвечали: – "Нет, не может быть".
Почудился стук в дверь, но мы сказали, что это только ветер. Мы погасили лампы и легли спать. Только некоторые говорили: – "Это вестник!" Мы смеялись и отвечали: – "Нет, должно быть – ветер".
В середине ночи послышался какой-то звук. Мы подумали сквозь сон, что это – отдаленный гром. Земля заколебалась, стены дрогнули, тревожа нас в нашем сне. Только некоторые говорили, что это стук колес. Мы отвечали сонным шепотом: – "Нет, должно быть – гром в облаках!"
Ночь все еще была темна, когда грянули литавры. Раздался голос: – "Проснитесь! не медлите!" – Мы прижали руки к сердцу и содрогнулись от страха. Некоторые говорили: – "Смотрите, вот царское знамя!" – Мы вскочили на ноги и кричали: – "Теперь нельзя больше медлить!"
Царь пришел – но где же огни, где гирлянды? Где престол, на который он сядет? О, стыд, о, позор! Где чертоги, где убранство? Кто-то сказал: – "Напрасен этот крик! Встречайте его с пустыми руками, ведите его в пустынные комнаты".
Раскройте двери, играйте на морских раковинах! В глубине ночи прибыл царь нашего мрачного, унылого дома. Гром грохочет в небесах. Тьма содрогается от молний. Вынеси свою изодранную циновку и расстели ее на дворе. Вместе с бурей внезапно явился к нам царь страшной ночи.
— 52 —
хотела попросить у тебя – но не смела – венок из роз, который был у тебя на шее. И я ждала утро – когда ты ушел – чтобы найти хоть обрывки его на ложе. И, как нищенка, искала я на заре хоть одного или двух затерявшихся лепестков.
Горе мне, что нашла я? Какой знак любви, оставленный тобой? Не цветок, не пряности, не сосуд с душистой водой. Это – твой могучий меч, сверкающий, как пламя, тяжкий, как громовая стрела. Юный свет утра входит в окно и заливает твое ложе. Утренняя птица щебечет и спрашивает: – "Женщина, что это у тебя?" – Нет, то не цветок, не пряности, не сосуд с душистой водой – это – твой грозный меч.
Я сижу, задумавшись над загадкой, что означает этот твой дар. Я не найду места, куда его спрятать, мне, хрупкой, стыдно носить его и я чувствую боль, когда прижимаю его к груди. Но в сердце своем я буду носить эту честь, бремя страдания, этот твой дар.
Отныне не будет больше страха для меня в этом мире, и ты будешь побеждать во всех моих боях. Ты оставил мне в спутницы смерть, и я увенчаю ее своей жизнью. Твой меч со мной, чтобы сокрушить мои оковы, и не будет больше страха для меня в этом мире.
Отныне я бросаю все бренные украшения. Владыка моего сердца, не будет больше ожиданий и слез в уголках, не будет больше робости и мягкости в поступках. Ты дал мне меч свой в убранство. Мне не надо больше кукольных украшений!
— 53 —
рекрасно твое запястье, усеянное звездами и искусно выложенное тысячецветными каменьями. Но еще прекрасней для меня твой меч с его молниеносным клинком, подобным распростертым крыльям божественной птицы Вишну, величаво парящей в гневном красном цвете заката.
Он трепещет, как последний отклик жизни в восторге страдания при конечном ударе смерти; он сияет, как чистое пламя, одной яркой вспышкой сжигающее всякое земное чувство.
Прекрасно твое запястье, усеянное звездными алмазами; но твой меч, о, владыка грома, блещет такой несравненной красотой, что страшно смотреть на него, страшно думать о нем.
— 54 —
ничего не просила у тебя; не открыла тебе своего имени. Когда ты простился, я стояла безмолвно. Я была одна у колодца, где дерево отбрасывало косую тень; женщины пошли домой с полными до краев коричневыми глиняными кувшинами. Они звали меня и кричали: – "Иди с нами, скоро уже полдень". – Но в какой-то истоме я медлила, погрузившись в смутное раздумье.
Я не слыхала твоих шагов, когда ты подошел. Твои глаза были печальны, когда обратились на меня; усталостью звучал твой голос, когда ты тихо сказал: – "Ах, я – жаждущий путник". – Я встрепенулась от своих грез и налила воду из своего кувшина в твои сложенные горстью руки. Листья шелестели вверху, в невидимом сумраке куковала кукушка, и благоухание цветов бабли доносилось с поворота дороги.
Я стояла, онемев от стыда, когда ты спросил у меня мое имя. Что же я для тебя сделала, чтоб ты помнил меня? Воспоминание о том, что я могла дать тебе воды, чтобы утолить твою жажду, не покинет моего сердца и окутает его сладостью. Утро проходит, слабеют птичьи голоса, вверху шелестят листья, а я сижу и думаю... и думаю.
— 55 —
стома у тебя в сердце, и дремота еще владеет очами твоими.
Разве не пришла к тебе весть о том, что цветок царит во всем блеске среди шипов? Пробудись, о пробудись же! не теряй даром времени.
У конца каменистой дороги мой друг сидит одинокий среди девственного безлюдья пустыни. Не обмани его. Пробудись, о, пробудись же!
Пусть небо томится и трепещет под зноем полдневного солнца, пусть горячий песок распростер свой струящий жажду плащ. Или нет радости в глубине твоего сердца? И разве на каждый звук твоих шагов не отзовется тропа твоя сладкой музыкой боли?