Рерих обдумывал конкурсную работу в Изваре.
«Знаете, за чем Ваше письмо меня застало? – писал он Владимиру Васильевичу Стасову 14 мая 1897 года.- За обдумыванием картины из моих славянских сюжетов. <...> Совсем было думал сказку писать, а вдруг славянская картина полезла – не удержать». Рерих задает Стасову множество вопросов и здесь же, на листке письма, набрасывает эскиз лодки и избы. «Какою Вам представляется крыша славянской избы? Островерхою, соломенною? <...> Местный кузнец по моим рисункам изготовляет мне топоры, копья и мечи древнеславянские; и тем же примитивным способом – без напилка – молотом. Ручки у них были ли нарезные и раскрашенные? И из чего ножны у мечей делались - кожаные? Как кожа выделывалась? Или просто сушилась? Хочу колчан из барсучьей шкуры сделать».
В письме к Стасову от 11 июня 1897 года Рерих продолжает говорить о картине: «Крыша из жердей с двумя связями. Местами покрыта тростником или соломой. Наверху жерди торчат. Дым идет сверху. <...> Сам городок на холме, я думаю, может быть просмоленный (чтобы не гнил). Мне очень важно было бы знать Ваше мнение относительно избы. <...> Какое норвежское древнее погребение? В ладье, в кургане?»
Вопрос о норвежском погребении примечателен. Молодого художника интересовало средневековье, эпоха викингов, которой он посвятил впоследствии ряд работ.
Рерих в ту пору увлекался охотой, что очень не нравилось Стасову. Владимир Васильевич призывал его не отвлекаться на бесполезные занятия, а серьезно и сосредоточенно заниматься художническим делом. Были минуты, когда критик сомневался в призвании Рериха. «Для меня большой вопрос,– писал он откровенно своему молодому другу,– есть ли у Вас настоящий талант и способность? Или Вы только побалуете-побалуете, да потом и бросите преспокойно для какого-то совершенно другого дела?» Об этом же волнующем его вопросе Стасов писал Л.Н. Толстому 17 сентября 1897 года:
«Один юноша, 22 лет, пишет мне: «Сегодня утром неудержимо захотелось мне написать Вам, несмотря на наше недавнее вчерашнее свидание. Большое, огромное спасибо Вам за последние оттиски. Не знал я совсем Ге... Теперь передо мною выросла такая могучая, светлая личность, что, кончая вечером чтение, мне хотелось плакать. Господи! Кабы побольше таких людей. Не меньший свет пролился на другого обожаемого мною человека- Льва Николаевича. Страшно хочется мне узнать его внутреннее,– узнать его и – Человека. Несколько новых черточек мелькнуло для меня в отрывках его переписки с Ге. Какой колоссальный, завлекающий человек! Если будете писать Льву Николаевичу, припишите ему обожание от наименьшайшего, недостойнейшего брата. Я ему много, за многое благодарен. Что я не курю, не беру вина в рот, и не сходился с женщинами, - и многое другое – это все его дело. Спасибо ему».
Фамилия этого белокурого, голубоглазого птенца, в сюртуке с синим воротником (на днях кончил в здешнем университете) – Рерих. Учился он, «воспитывался» – по необходимости, по приказу отца – ординарнейшего нотариуса. Но призвание его – живопись, которой он занимается с ярою страстью, вопреки запрещениям, отказам, приказам и указам отца. Не знаю еще, что дальше будет, но он отлично шел в классе профессора Куинджи (в Академии художеств), и тот на него смотрел как на надежду. Только он идет вовсе не по пейзажу, а по живописи и композиции на древнерусские сюжеты до Рюрика еще. У него по сию пору проявляется много оригинальности и живописности. Но падет ли он, как дрянь и ничтожество, или поднимется, как сокол ясный,– кто его знает? Так много раз ошибались все (и я в том числе) со спешными преждевременными апрессияциями (оценками. – Авт.). Итак – молчу».
Оттиски, о которых пишет Рерих,– работа Стасова о Н.Н. Ге.
Хотя Стасов и не хочет делать скороспелых выводов, все же сам факт цитирования письма Рериха в письме к Толстому и комментарий Стасова к нему свидетельствуют об обратном: для критика Рерих, как и для Куинджи, тоже надежда. Он с радостью приветствует начинания юноши, свидетельствующие о неустанной работе его мысли, о напряженных поисках ее художественного воплощения.
В ответ на письмо, в котором Рерих сделал набросок избы и лодки - эскиз к будущей конкурсной работе, Стасов писал: «Вы меня сильно порадовали рисунком древней русской избы. Хорошо. Очень хорошо. <...> Я был в большом восхищении и начинаю думать, что Вы, пожалуй, и в самом деле сделаете и переделаете много хорошего. Только, кажется, у Вас будут все хоровые массы с большой этнографией, с историческим характером и подробностями, но вовсе не будет или мало будет отдельных личных выражений и всего психологического.
Что ж! Это тоже не худо, если кто способен тут достигнуть чего-то ладного, изрядного.
Подождем, посмотрим.
Про все варяжское и норманнское – мы поговорим позже; это предмет большой и сложный. Я Вам покажу предметы и дам прочитать описаний – много. Торопиться – вредно. Поверхностно будет. Ваш В.С.».
Стасов понял особенность творческих устремлений молодого художника – изображать не отдельных исторических героев с психологической разработкой образа, а «хоровые массы», передавать историческое настроение.
В душе молодого Рериха находят отклик мысли Стасова о взаимосвязи славянской культуры и культуры Востока, прежде всего России и Индии. Владимир Васильевич издавна занимался изучением проблемы художественных связей России с Индией и Тибетом. Еще в 1868 году в исследовании «Происхождение русских былин» он писал об общих источниках многих русских сказок и индийских легенд.
У Николая Константиновича зародилось и все более крепло стремление изучить истоки культур России и Индии, исследовать связи между ними. Но знакомство с Индией было делом далекого будущего. На ближайшее время Рерих наметил путешествие по «Великому водному пути из варяг в греки», чтобы побывать в местах, связанных с истоками русской культуры, овеянных поэзией и преданиями далекого прошлого.
Размышляя над своей «Славянской симфонией», Рерих вводил в нее новые темы, отражающие его интерес к проблеме «заморских гостей», к истории пути «из варяг в греки».